Сердце дикарки [= О, сколько счастья, сколько муки…] - Анастасия Дробина

Сенька вскочил как поджаренный, забыв про своих «господ-сочинителей»:

– Машка! Тебя позабыть! А ну-ка, иди ко мне, иди сюда! – Он взлетел по лестнице, прыгая через три ступеньки. – Позволь-ка ручку…

– А целуй обе! – милостиво разрешила Маргитка, протягивая руки ладонями вниз.

Сенька поочередно приложил их к губам, а затем легко подхватил девчонку и понес вниз. Проходя мимо Митро, весело подмигнул:

– Не в обиде, Дмитрий Трофимыч?

– Да бог с тобой, Семен Перфильич… Была бы девка рада… – равнодушно буркнул Митро, но в глазах его скакали веселые чертики.

Внизу Маргитка вырвалась:

– А ну пусти… Пусти, говорю, по порядку же все надо! Эй, бокал мне! Вина! Живо!

Не попросила – приказала, но откуда-то в ту же минуту появилась серебряная чарка на покрытом шалью подносе. Взяв поднос в руку и подбоченившись, Маргитка запела «величальную»:

Как цветок душистый аромат разносит…

Хор подхватил. Следя за Маргиткой, Илья краем глаза заметил, что по лестнице медленно спускается Дашка с гитарой в руке. Нахмурившись, он отошел к жене:

– Зачем ты ее разбудила? Без нее обошлись бы, пусть бы спала.

– Я не будила, – удивленно отозвалась Настя. – Это, верно, Маргитка, они же в одной комнате спят.

Илья быстро подошел к лестнице, протянул дочери руку, но та уже уверенно спустилась сама и, присев на ступеньку, начала настраивать гитару. Маргитка, уже закончившая величать, заметила ее:

– Э, Дашка, иди сюда! Это, господа, моя сестра троюродная из Оскола, Дарья Ильинишна, прошу любить и жаловать. Сейчас мы с ней вам петь станем!

Сенька взглянул на Дашку, и взгляд его стал растерянным, когда он заметил ее немигающие глаза. Наклонившись к Маргитке, он тихо спросил что-то, та кивнула. Быстро подойдя к Дашке, села рядом с ней на ступеньку лестницы, зашептала ей на ухо. Дашка молча взяла аккорд на гитаре, и девушки вдвоем запели «Успокой меня, неспокойного».

С первых же нот Илья убедился, что Маргитка сделала большую ошибку, решившись петь в дуэте с Дашкой. И хотя Дашка старалась как могла придержать свой голос и даже нарочно понижала его на самых сильных нотах, все равно было ясно, кто из них певица, а кто – так, изображает из себя таковую. Маргитка хмурилась, морщила нос и, наконец, прямо посередине песни решительно сказала:

– Так, все!

Дашка умолкла, пожала плечами. Маргитка расхохоталась на весь зал:

– Хватит, говорю, тоску разводить! Господа повеселиться приехали, тоску разогнать, а мы тут воем, как шавки на луну… Эй, Яшка! Гришка! Петя! Давайте нашу переулошную, Семена Перфильича любимую!

Молодые гитаристы с готовностью сорвались с места. Еще не успели вступить гитары, а Маргитка уже запела, уперев кулаки в бока и откидываясь назад, глядя прямо в лицо Паровоза зелеными недобрыми глазами:

Разгулялись-разыгрались в огороде свиньи,

Сенька спит себе на крыше, я – на пианине!

Трынди-брынди, ананас, красная калина,

Не поет давно у нас девочка Марина!

– Это еще что? – изумленно спросил Илья у Митро. Тот в ответ пожал плечами, невесело усмехнулся:

– Вот такое теперь поем, морэ… Ей-богу, иногда как вспомнишь, как Настька со Стешкой на два голоса «Не шумите, ветры буйные» или «Не смущай» выводили, просто сердце кровью обливается! А что поделать? Каков спрос, таков и товар…

Илья только махнул рукой. Автоматически продолжая наигрывать на гитаре нехитрую мелодию, глядел на то, как Маргитка бросается в пляску и, разошедшись, бьет дробушки по-русски, выставив вперед острые локти и блестя зубами.

Моя теща по хозяйству сильно беспокоится,

Цельный день козла доила, а козел не доится!

Паровоз смотрел на нее, улыбался все шире… и вдруг сорвался с места, как пружина, взвился в пляске, завертелся вокруг Маргитки, дробя каблуками пол. Цыгане хором подхватили припев незамысловатой песенки:

Трынди-брынди, ананас, красная калина,

Не поет давно у нас девочка Марина!

Под конец пляски Сенька схватил Маргитку на руки, вместе с ней повалился на диван, поцеловал под сумасшедший хохот девчонки, и у Ильи еще сильнее заскреблось под сердцем. Понимая, что думает глупости, что девчонка старается для хора, делает деньги, что даром ей не нужен этот Сенька, он все-таки не мог избавиться от непонятной досады. Чтобы не смотреть на обнимающуюся с Паровозом Маргитку, Илья отошел к окну, сел на подоконник. От нечего делать принялся разглядывать «господ-сочинителей», не принимающих участия в веселье и о чем-то тихо разговаривающих за столом. Вернее, говорил один из них, тот, что был помоложе, с буйной шевелюрой рыжеватых волос и голубыми навыкат, как у лягушонка, глазами. Записная книжка лежала, раскрытая и забытая, перед ним, а карандашом молодой человек размахивал, как дирижерской палочкой.

– А вы отговаривали меня сюда идти, Владислав Чеславыч! Я всегда говорил, что цыгане – это чудо нашей эпохи. И прелесть что за девушка эта Маша! Живая, удивительная, влюблена в нашего героя…

– И не удивительная, и не влюблена, – брюзгливо перебил его собеседник, человек лет сорока с острым лицом, сильно испещренным морщинами, и лысиной, проглядывающей в гриве темных, зачесанных назад волос. – Не быть тебе вторым Толстым, мой друг, слишком ты восторжен. Покажи этой Маше сотенный билет – и она тебе изобразит еще не такую вселенскую страсть.

– Вы циник, Заволоцкий, – со вздохом заметил молодой человек. – Но согласитесь хотя бы, что эти песни, эти пляски египетские – необыкновенны! Право, ничто не умеет так растеребить души, как цыганская песня. Вот вы упомянули Толстого, а Лев Николаевич и сам писал, что ни одной музыки в России не любили так, как цыганскую…

– Лев Николаевич, Алеша, тоже человек и тоже может говорить глупости, – раздраженно возразил Заволоцкий. – Я, слава богу, двадцать лет занимаюсь теорией музыки. И могу утверждать со всей определенностью, что никакой цыганской песни и никакого цыганского танца нет и не было. И не только в России, но и во всем мире.

– Не кощунствуйте, Заволоцкий! – сердито сказал сочинитель. – Всему есть предел. Обоснуйте хотя бы ваше чудовищное предположение.

– Извольте. – Заволоцкий, не поворачиваясь, указал в сторону сидящей на диване с Паровозом Маргитки. – Пять минут назад эта ваша египетская богиня пела «Успокой меня, неспокойного». Давай спросим кого угодно из хора. Да вот хоть этого… Любезный, подойди-ка! – обратился он к Илье, с растущим интересом прислушивающемуся к разговору.

Тот быстро спрыгнул с подоконника:

– Что угодно вашей милости?

– Скажи-ка, друг, «Успокой меня, неспокойного» – цыганская песня?

– А как же?! – поразился Илья, не раз слышавший этот романс еще во времена своей молодости от хоровых цыганок. – Самая что ни на есть!